Художник Николай Полисский, в 1989 году обосновавшийся в деревне Никола-Ленивец в Калужской области и создающий свои объекты в соавторстве с местными жителями и в единстве с великолепным пейзажем, идеальным образом воплощает оставшиеся казалось бы только на страницах советских школьных учебников представления о том, что искусство русских художников, писателей, композиторов и других деятелей культуры обязательно говорит о любви к своему народу и к родной природе. В русском реализме XIX века, на котором основывались школьные представления о классическом искусстве, и правда вполне легко было отыскать подтверждения этой любви — будь то хрестоматийные описания природы и разнообразная пейзажная живопись или же различные жанровые сцены, в которых всегда можно было усмотреть сочувственный рассказ о жизни простого народа. И даже классических русских модернистов, вроде «Бубнового валета» или кубофутуристов, вполне можно было подверстать под эту концепцию — ведь русский авангард долгое время оставался одновременно футуристическим и почвенническим, устремленным и во всеобщее будущее, и к архаическим местным истокам. И даже утопические проекты революционного авангарда, предлагавшего уже не восхищаться пейзажами и народом, но радикальным образом пересоздать как природу, так и человека, не смогли до конца разрушить эти представления.
Но долгие годы соцреализма с их портретами передовиков производства и прочих трудящихся и пейзажами родного края все же заставили свободомыслящих художников утратить всякий интерес к природе и к народу. Они почти окончательно исчезли из наиболее продвинутого сегмента русского неофициального искусства — того самого, из которого и вышел весь сегодняшний отечественный contemporary art. Народ превращался то в изображенную со всем экспрессионистским ужасом и отвращением советскую толпу, то в этакого абстрактного носителя коллективного бессознательного идеологии, которую и исследует художник. А пейзаж то растворяется в беспредметности, то оказывается кустарными декорациями, еще одним фантомом все той же идеологии, подменившей собой реальность.
Как и долгое время погребенные в земле глиняные воины, утопающие в сугробах снеговики с какой-то особо пронзительной наглядностью демонстрировали, что творения человеческих рук рано или поздно сольются с тем природным материалом, из которого они созданы. Дальнейшие творения Николая Полисского поддерживали с окружающей средой такие же до жертвенности деликатные отношения. Точнее, они выявляли ту двусмысленность, которая всегда присутствовала в столь любимом экологами понятии «окружающая среда», предполагающем, что сколь бы мы ни заботились об обозначаемой этим термином природе, она всегда остается для настолько чем-то внешним и чуждым. Лэнд-артные объекты Полисского словно бы не мыслили себя как нечто, окруженное природой, возведенное посреди пейзажа, в его центре, доминирующее над ним и в то же время находящееся в некоем вакууме. Ранние сооружения Николая Полисского — акведук из снега, зиккурат из снопов сена, пирамида, сложенная из дров, — сейчас остались только на фотографиях. В реальности их постигла естественная участь тех материалов, из которых они были созданы. Растаявший акведук водой впитался в то самое поле, на котором потом взошла трава, из которой сложили стог-зиккурат. Башню рано или поздно разобрали — сено, как и положено, пошло на корм коровам. Такая же участь постигла и пирамиду — ее разобрали на дрова. Николай Полисский никогда не будет спорить с тем, что огонь в печи важнее вавилонских амбиций строителей. Сами названия проектов указывают на их сугубо прикладную ценность. Башня из сена именовалась «Пищевой пирамидой», гигантская поленница — «Энергетической». В отличие от творений зодчих прошлого, ставших прототипами для произведений никола-ленивецких обитателей, эти пирамиды и зиккураты уже не бросают вызов вечности. Николай Полисский смиренно отказывается от подобных амбиций. Его произведения соответствуют эко-этике новейшего времени, согласно которой продукты человеческой деятельности должны быть recyclable и biodegradable. Несмотря на всю свою грандиозность, они казались не столько делом человеческих рук, сколько этаким странным капризом природы или игрой воображения — наподобие скал или сталактитов, в которых человеческому взгляду порой мерещатся замки и храмы.
Лэндартист-народник Николай Полисский — фигура уникальная, но при этом ни в коем случае не чуждая отечественным культурным традициям. Напротив, его проект восстанавливает связь между самыми разными пластами и эпохами русского и мирового искусства. Неслучайно самые первые лэнд-артные произведения Николая Полисского встраивали в типично русский пейзаж самые разные опознаваемые формы мировой архитектуры. Даже в самом первом творении — несметной армии снеговиков, бредущей по заснеженным берегам Угры, — при желании можно было увидеть не только привычную народную забаву (но только с совершенно титаническим размахом), но и неожиданный парафраз знаменитого китайского терракотового войска.
Выраставшие на берегах Угры фантастические сооружения, воспроизводившие архетипические архитектурные формы различных культур — от Вавилонской башни до творения Эйфеля или радиобашни русского инженера Шухова, — напоминали некую утопическую цивилизацию будущего, в которой уже не природа окажется покоренной культурой, но культура окажется одной из функций природы. Постоянные и временные объекты, которые Николай Полисский и его соавторы возводили как в Никола-Ленивце, так и в других местах, казались своего рода чудом мимикрии природы под окружающую культуру. Напоминающая знаменитый небоскреб-арку парижского Дефанс, но сложенная из сучьев «Триумфальная арка» («Лихоборские ворота»), которой Полисский украсил унылый спальный район на окраине Москвы (чуть ли не единственный пример современного паблик-арта в российской столице), кажется кустарником, стремящимся повторить аскетичные формы окружающих блочных многоэтажек. А беседки, павильоны и качели, которыми Николай Полисский украсил парк в городе Воскресенске, повторяющие мотивы парковой архитектуры русских усадеб XVIII—XIX веков, не столько реконструируют ныне разрушенное старинное поместье, сколько показывают своего рода реванш той самой неизбывной, сучковатой, прорастающей буйными сорняками российской глуши, от которой просвещенные помещики отгораживались, сооружая вокруг себя подобия регулярных французских парков.
Все эти нарочито неправильные, корявые, органические, созданные из простых, сугубо местных материалов — дров, снопов сена, ольховых сучьев, сооружения часто воспринимаются как этакие сугубо почвеннические, нарочито русские народные промыслы, а искусство Полисского истолковывают в этаком патриотическом ключе — как это сделал недавно в московском журнале «АртХроника» кремлевский политтехнолог Владислав Сурков. Но на самом деле его объекты выглядят даже не изделиями народных умельцев, а какими-то птичьими гнездами или бобровыми плотинами: скорее природным, нежели культурным феноменом, отсылающим не к конкретной национальной традиции, но разве что к почве в прямом смысле: к климату, флоре и фауне определенной местности.
Творения Николая Полисского не вступали в противоречие не только с природным ландшафтом, но и с привычным укладом жизни обитателей Николы-Ленивца. Для самого художника социальный аспект его проекта важен едва ли не больше, чем, собственно, визуальный, а превращение умирающей деревни в художественное сообщество значит ничуть не меньше, чем строительство вавилонских башен из экологически чистых местных материалов. Не только сено, снег и дрова могут оказаться отличным материалом для авангардистских ландшафтных объектов, но и традиционные крестьянские занятия могут стать замечательным способом создания современного искусства. Сам Полисский рассуждает о своем проекте как о социальной утопии, напоминающей толи фантастические образы крестьянского футуризма Велимира Хлебникова, мечтавшего о домах-деревьях, парусных санях и боронящих общинные поля облакоходах, то ли знаменитую теорию «социальной скульптуры» Йозефа Бойса с его убежденностью в том, что дело творца — не создавать коммерциализированные произведения искусства, а изменять мир, втолковывая каждому человеку, что он — художник. Николай Полисский также полагает, что его миссия заключалась в том, чтобы объяснить никола-ленивецким поселянам, что лепить снеговиков и косить сено можно не просто так, а в качестве искусства, и любит помечтать о том,
что любую деревню можно без отрыва от сельхозработ переформировать в художническую коммуну — и наступит всеобщее счастие. Полисский говорит, что ему бы хотелось, чтобы крестьяне научились воспринимать каждое из своих повседневных занятий как искусство. Но на самом деле благодаря Полисскому Никола-Ленивец превратился в единственную в своем роде крестьянскую общину, промышляющую современным искусством. С 2006 года здесь проходит международный фестиваль ландшафтного дизайна «Арх-Стояние», в котором принимают участие многие ведущие российские и зарубежные архитекторы, осуществляющие свои проекты при помощи местных обитателей.
Социальный проект Николая Полисского с его на редкость убедительно осуществленной на практике идеей любви к народу в чем-то восходит к деятельности возникшего в 1980-е годы в Ленинграде художественного движения «Митьки» (участником которого был Полисский), ставшего заметным явлением не только искусства, но и субкультуры. Группа андеграундных художников не только производила картины, литературные тексты и музыкальные записи (в которых принимали участие и звезды тогда еще подпольного русского рока), но и разработала некий «сленг», манеру одеваться и манеру поведения, стилизующие и эстетизирующие вкусы и образ жизни самых непритязательных и обделенных слоев населения. Примитивистская, псевдолубочная живопись или магнитоальбомы с записями советских песен в этаком нарочито любительском «застольном» варианте дополнялась фольклорным образом Митька, добродушного, сентиментального полупьяного персонажа в непременной тельняшке и ватнике — не то вечного обитателя городского дна, не то идеализированного исконного русского мужика. Впрочем, для митьков, ернического гибрида толстовства с хиппизмом, этот стилизованный персонаж был все-таки персонаж, все-таки некая условная камуфляжная маска, за которой интеллигент-художник мог скрываться от упреков в чуждости народу. По-настоящему пойти в народ с современным искусством, которое ранее разве что иронически стилизовало себя под лубок, пока что удалось только Николаю Полисскому.
Впрочем, несмотря на удивительно гармоничные отношения с природой и народом, искусство Николая Полисского вовсе не хочет быть этакой благостной идиллией в духе славянофильского нью-эйджа. Напротив, одно из последних произведений, созданных художником и его соавторами в Николе-Ленивце, поражает ранее не свойственным Полисскому фаталистическим и довольно-таки мрачным духом. Грандиозная лэнд-артная инсталляция «Границы Империи», созданная Полисским для фестиваля «Арх-Стояние» 2007 года, представляла собой выросшее посреди слякотного весеннего поля скопление высоченных деревянных «колонн», увенчанных то условными двуглавыми орлами, то какими-то утыканными шипами цилиндрами и конусами, и напоминала не то индейское капище с тотемными столбами, не то место каких-то древних массовых казней с позорными столбами, виселицами и крестами для распятий. Полисский занимался, в сущности, тем, что снимал всевозможные границы, разделяющие природу и цивилизацию, местную культуру и универсальные традиции, извечные народные ремесла и авторское современное искусство. Но для фестиваля, темой которого в тот год и была «Граница», он создал мощный и довольно-таки жуткий образ: лес пограничных столбов, яростно и словно бы вслепую «застолбляющих» не столько чужое, сколько ничейное, необитаемое пространство и превратившихся то ли в объект поклонения, то ли в орудие устрашения. Но с какой бы слепой яростью ни вонзались в землю эти вехи, она так и не может обрести границы и очертания и остается беспредельной, безвидной и пустой.
Каталог «XI Архитектурная биеннале в Венеции. Русский павильон. Партия в шахматы. Турнир за Россию».